Шестнадцать карт [Роман шестнадцати авторов] - Григорий Аросев

В голове мелькали лица и голоса людей, с которыми я общался за последние… Кстати, а сколько дней-то прошло? Не сосчитать. Я бы с удовольствием сел и записал на бумагу все события в хронологическом порядке, но не было ни бумаги, ни ручки. Я в Оленеводск вообще-то поехал с сумкой, но там лежали только запасной свитер, паспорт и зарядное устройство для мобильного (фото не влезло, поэтому лежало поверх сумки). Ну, и бумажник с самим телефоном в карманах. Кстати, мобильный! Это же в некотором смысле замена бумаги и ручки.

Я вытащил свой старый “Сименс”, создал новое текстовое сообщение и стал писать.

“Пятница, Москва, Пьер Багров”.

Умный, здравомыслящий дядька. Совершенно не “сумасшедший старик ученый”. Дал мне какую-то карту. Потом я вышел от него, уже был вечер, и поехал ночевать в гостиницу-общежитие, потому что обратный билет мне дали не на тот же вечер, а на следующий день. Проклятые скупердяи из “Звезды”! (Виноват, из “Невской звезды” — литературный журнал “Звезда” тут ни при чем, я его очень уважаю, хоть читаю редко.) Переночевал спокойно, утром встал, поговорил по телефону с редактором, поехал на вокзал, заблудился, и меня огрели по балде. В травмпункте познакомился с чуть не замерзшим до смерти Иваном, а еще мне там наплели про опухоль…

“Суббота, Москва, Иван — одолжил ботинки, врач — сказал, что у меня опухоль”.

Иван — явный нувориш, но не типичный “братан”. Сам предложил меня отвезти в Питер и сдержал слово, а, между прочим, поездочка такая и денег стоит (на бензин-то!), и времени на это надо потратить немало, да и силы у человека небезграничные, особенно после суток на морозе… Но Иван — молодец, ему спасибо. Кстати, у него я еще слышал голос загадочного Вахида… Или Вагифа? В общем, в тот вечер его я не видел. Поэтому в этой строчке его записывать не буду. У Ивана я заночевал, потом мы поехали в Питер. Значит, дома я оказался в воскресенье к вечеру. Точно — я еще не был уверен, что в понедельник НИИ имени Джанелидзе работает на прием пациентов “с улицы”, но мне повезло. В тот же день по требованию Варского явился на работу.

“Понедельник, С-Пб., редакция, командировка, Вагиф, паспорт”.

Меня послали в Оленеводск выяснять родословную какого-то дебила Лембоева. Лучше бы на три буквы послали, честное слово… В тот же вечер я уехал — бедная Алена, такой печальной я ее никогда не видел (кстати, тогда я ее тоже не видел, а только слышал по телефону). Я ей рассказал только про нападение, травмпункт и Ивана — про карту словом не обмолвился. Но когда я ей сказал, что снова уезжаю, она почувствовала беду. Не знаю почему, но почувствовала. Уж я-то знаю, когда она напрягается, а когда — нет. Тогда же мне вернули документы — и сделал это тот самый Вагиф. Странно донельзя, но я уже приучился не реагировать на всякие странности, чтобы не сказать острее, которые происходят вокруг меня.

Это я записал лишь материальные происшествия, если так можно выразиться. А еще была лабуда в связи с моими снами и Володей, Мишей, Чальмны Варэ, какой кошмар, что за ерунда, это какая-то ерунда… Меня снова охватила тоска, потому что я в своих воспоминаниях приблизился к текущему моменту, по сравнению с которым даже удар по голове в московском дворе мне казался симпатичнейшим происшествием. Я сохранил сообщение и опустил телефон в карман. Итак, сегодня вторник, а всего прошло пять дней с момента моего отъезда в Москву. Что было в поезде, а потом в кафе, лишний раз вспоминать не хотелось — это было слишком недавно. Но ощущался недокомплект событий. Казалось бы, всего случилось уже с избытком, но чего-то все равно не хватало.

В памяти вдруг всплыла миловидная иностранка, которая у меня спрашивала дорогу рядом с домом Багрова. Она искала какое-то здание, и я тогда вздрогнул — только что мы говорили с ученым про карты, и тут же мне в лицо тычут пусть и самой обычной, но опять-таки картой. Помочь я ей не смог, я все-таки не москвич, но одна фраза запомнилась. Эта иностранка сказала: “Я стояла на остановке, потом подошел автобус, но я не могла решить, садиться в него или нет”. И как только я вспомнил эти слова, к остановке, где я безуспешно пытался хоть как-то систематизировать свои приключения, подъехал автобус. “Нога судьбы”, — цитатой подумал я, схватил сумку и фотографию и без раздумий запрыгнул внутрь. Краем глаза я заметил на лобовом стекле картонку, на которой было написано название конечного пункта — какое-то стандартное слово, типа “Леоновка” или “Липатовка”… Поехали.

Автобус был почти пустым — лишь в самом конце виднелась фигура, как мне показалось, — человек спал, прислонившись к стеклу. Я сел в передней части салона, думая, кому же тут платить за проезд.

— Добрый день, Антон Алексеевич, — внезапно раздалось у меня над ухом.

Я оцепенел, а сердце мое забилось так, что инфаркт показался мне реальным, как никогда раньше. Я медленно поднял голову. Надо мной нависал тот самый мужчина, спавший еще минуту-другую назад у задней двери.

— Добрый день, а вы кто? — выдавил из себя я.

— Ну, скажем, фамилия моя Коровьев, — сострил незнакомец, осклабившись.

— Тогда я — Никанор Иванович Босой. Вы хотите предложить мне валюту?

Пошутил я, конечно, средненько, что и говорить, особенно с учетом недавнего разговора в кафе с псевдо-Маркаряном. Но незнакомец продолжал улыбаться.

— Вы позволите присесть?

— Конечно, места-то общие, государственные.

(Что за чушь я несу?!)

— Спасибо, Антон Алексеевич!

Он сел напротив, спиной к движению. И замолчал.

— А вы не знаете, кому тут передавать за проезд? — спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Не знаю, но мы это сейчас устроим, — ответил незнакомец и щелкнул пальцами. Материализовалась кондукторша — классическая российская кондукторша, непонятного возраста, с фиолетовым макияжем и зелеными волосами. Я зачем-то представил, как она выглядит голая, и немедля содрогнулся.

— Уважаемая, примите у нас за проезд, — сказал незнакомец.

— По восемь рублей, итого за двоих шестнадцать, — строго сказала тетка почему-то исключительно в мой адрес.

— Вы можете за меня заплатить? — спросил меня мой собеседник, явно издеваясь. — Наличные дома оставил!

Я молча вытащил два десятирублевых желтяка и подал кондукторше. Она отсчитала восемь пятидесятикопеечных монет и отдала мне.

— Еще что-нибудь угодно? — спросила она моего собеседника с интонациями служанки.

— Принесите нам коньячку пару стопочек, а? — неожиданно сказал он. Но еще более неожиданной была реакция тетки — она молча кивнула и откуда-то из воздуха взяла маленький поднос, на котором стояли две полные стопки. Незнакомец взял одну, вторую подал мне.

— А закусить чем? Сыр, шоколад?

— Сегодня сложно, поставка буксует, — загадочно ответила тетка. Незнакомец явно понял, что она имела в виду, но остался ее ответом недоволен. Чуть раздраженно махнул рукой, и кондукторша-служанка-официантка исчезла. А коньяк остался.

— Ну, за знакомство? — спросил-предложил незнакомец, мы чокнулись, и он пригубил содержимое стопки. Я решил пока воздержаться и не пить. Мало ли…

Тут я заметил, что с того момента, как я сел в автобус, он больше нигде не останавливался. Что ж, снова влип — не автобус, а я.

— Вот вы, небось, сидите, Антон Алексеевич, — хотя, извините, Никанор Иванович, — и думаете: что же это со мной приключилось, да? Карту всучили, по голове дали, документы отняли — а потом вернули, жене изменить заставили, назначили черт знает кем — Хранителем каким-то, даже в Мишу переименовали! Ведь так? Думаете?

Я думал, но о другом. Незнакомец, очевидно, хотел мне что-то сообщить. Но я не был уверен, что мне стоит с ним откровенничать. Поэтому надо было следующий ход сделать абсолютно точно, безошибочно. Он-то попал в точку, вот и мне надо было не прогадать.

Я решился.

— Товарищ Коровьев, вы уж представьтесь, кто вы на самом-то деле.

А там видно будет.

С незнакомца мигом слетели наигранные улыбчивость и легкая игривость. Он нахмурился и протянул мне руку.

— Лембоев я. Степан Лембоев, — веско сказал он.

Большего шока я не испытывал за последнюю неделю. А то и за всю жизнь.

— Лембоев?! — только и смог выговорить я.

— Да.

— Водитель… Э-э-э…

— Дерьмовозки, да. Ради которого вас и послали сюда.

— Но как же… Вы же… — залопотал я.

— Антон! Сколько вам лет?

— Двадцать восемь…

— А Варскому? Ну, редактору вашему?

— Не знаю, лет пятьдесят пять примерно.

— Вот! Вдвое старше! Так почему ж вы считаете, что он — дебил и выжил из ума? Старших-то надо уважать. Они на то и старшие.

— В каком смысле?

— Он же вам про меня все точно сказал. Да, я работаю на ассенизаторской машине. Я тогда сглупил с этим Днем независимости — правда, от души все делал и ведь даже не премии ради, просто так, настроение хорошее было, вот и разрисовал машинку-то свою.